Он осекся и замолчал. Стал смотреть в окно, сконцентрировавшись изо всех сил, шевеля губами — пытаясь вытащить на свет неохотно поддающиеся воспоминания. Морган услышал, как он бормочет:

— Не выйти замуж и не отказаться от предложения… да нет, не то…

Тут же он снова повернулся к ним, озадаченно покачивая головой. На лбу выступили крохотные капельки пота, а глаза впервые за все время утратили выражение сардонической уверенности.

— Что-то здесь не то, — сказал он твердо.

— Я бы не стал переживать, — успокоил Морган, поднявшись. — Не забудь, в тебе по-прежнему происходят важные изменения. Через какое-то время все исправится. Когда вспомнишь, скажи мне. Все это интересно.

— Занятная вещь, когда у тебя все воспоминания перемешались. — Руфус отер лоб. — Мне это не нравится. Девушка… все как-то смешалось.

— Руфус, а я думал, что мама была твоей первой любовью, — сказал Билл из дальнего угла комнаты. — Мы часто слышали как раз эту историю.

— Мама? — Руфус в изумлении посмотрел на него. — Мама… а, Лидия, ты хочешь сказать. Ну да, как же, конечно… думаю… — Он помолчал немного и еще раз покачал головой. — Наверное, это тогда и было. Что-то ты такое про маму сказал — да, точно. А я о своей подумал. Билл, есть у тебя фотографии? Может, если бы я увидел, я бы вспомнил…

— Бабушкины фотографии? Я и сам их искал. Я вдруг подумал, что ты мог бы… ты, наверное, больше будешь похож на ее родню — ну, сейчас, когда становишься моложе. Не знаю, почему я раньше об этом не подумал. Вот она.

Он вытащил пожелтевший металлический прямоугольник — обрамленную плюшем ферротипию. Нахмурившись, Билл посмотрел на портрет:

— Нет. Ты вообще на нее не похож. Я думал…

— Дай мне посмотреть. — Руфус протянул руку.

Тут случилось нечто очень странное. Билл вложил портрет в руку отцу, Руфус поднес его к глазам и посмотрел на размытое изображение. И почти тотчас же воскликнул:

— Нет! Нет, это смешно! — и бросил портрет на пол.

Пластинка с жестяным звуком подпрыгнула и приземлилась на голые доски лицом вниз.

Все молчали. С полминуты стояла напряженная тишина. А потом Руфус рассудительно спросил:

— Что заставило меня это сделать?

Остальные двое собеседников заметно расслабились.

— Это ты должен нам сказать, — ответил Морган. — И что же это было?

Руфус посмотрел на него, в раскосых черных глазах стояло недоумение.

— Как-то это было… неправильно. Не то, что я ожидал. Совсем не то, что я ожидал. Но сейчас не могу вам сказать, что же именно я ожидал.

Он рассеянно оглядел комнату. Его привлекло окно, и он засмотрелся на сложный узор из листьев и ветвей у крыльца.

— Мне это кажется неправильным, — беспомощно прибавил он. — Вон там, за окном. Не знаю почему, но я хочу сказать, что как только я вижу вот это, так сразу понимаю: неправильно. С первого взгляда можно определить. Потом уже я сам могу вам сказать, что оно такое же, как и всегда. Но на миг… — Он свел плечи, неловко пожимая ими, и лицо его приняло молящее выражение. — Ребята, что со мной не так?

Сначала ни один не ответил, а потом оба заговорили одновременно.

— Не о чем беспокоиться, — сказал Билл.

— Твоя память еще не догнала твое тело, вот и все, — в то же самое время заявил Морган. — Ничего такого, что не исправилось бы в ближайшее время. Забудь как можно скорее.

— Постараюсь.

Руфус еще раз озадаченно оглядел комнату. На миг показалось, что он чужой не просто в этом доме и на этой улице, но и в своем собственном теле. Он выглядел таким крепким и красивым, таким уверенным в своем месте в этом мире. Но за фасадом не было ничего, кроме растерянности.

— Пожалуй, пойду прогуляюсь. — Руфус повернулся к двери.

По дороге он наклонился и поднял протрет матери, на миг остановившись, чтобы еще раз взглянуть на незнакомое лицо. Он с сомнением покачал головой и снова положил фотографию:

— Не знаю. Ничего не знаю.

Когда за ним закрылась дверь, Морган посмотрел на Билла и присвистнул — долгим, но тихим свистом.

— Надо принести журнал. Лучше все записывать, пока мы не забыли.

Билл бросил на него несчастный взгляд и молча вышел из комнаты. Когда он вернулся, неся большую тетрадь для записей, в которой они подробно фиксировали ход эксперимента, вид у него был хмурый.

— Ты представляешь, насколько все это невероятно? Руфус не помнит своего прошлого. С ним никогда ничего подобного не было. Если забыть все прочие отклонения, такое невозможно. Он вырос в доме методистского священника. Он верил, что театры — рассадники греха. Он всегда рассказывал мне, что даже после женитьбы еще долго не ходил по театрам. Он не мог знать девушку, которая была… вся в блестках. У него не было никаких романов — мама была его первой и последней любовью. Он сам мне часто это говорил. И говорил правду. Я в этом уверен.

— Может быть, он вел двойную жизнь, — неуверенно предположил Морган. — Ты же знаешь поговорку о сыновьях священников.

— Кто угодно, но только не Руфус. Это не в его характере.

— Ты точно знаешь?

Билл посмотрел на него:

— Я всегда считал, что Руфус…

— Ты знаешь? Или это свидетельство с чужих слов? Тебя ведь там не было, а?

— Конечно, — с тяжеловесной иронией ответил Билл. — Пока я не родился, меня там не было. Точно так же возможно, что в то время Руфус был черным магом, Джеком-потрошителем или Питером Пэном. Если хочешь съехать с катушек, можно построить прекрасную теорию о том, что мира не существовало, пока я не родился, и можно свято в это верить, потому что никто все равно не сможет доказать тебе обратного. Но мы не берем в расчет слепую веру. Мы работаем с логикой.

— С какой логикой? — заинтересовался Морган.

Он был мрачен и встревожен.

— Моей. Нашей. Человеческой. Или ты хочешь сказать, что Руфус… — Билл оборвал фразу.

Но Морган ее подхватил:

— Хотелось бы. Предположим, Руфус в молодости действительно был другим.

— Двуличным? — ехидно спросил Билл. И после паузы уже более серьезным тоном добавил: — Нет, ты не ту хрюшку схватил за хвост. Я понял, о чем ты. Должно быть, тут какая-то биологическая разница, какая-то мутация, которая проявилась, когда он начал стареть. Но твоя теория нереальна. Руфус большую часть жизни прожил в этом городе. Люди бы помнили, если бы… если бы он вел двойную жизнь.

— А, ну да. Тогда, значит… все это было